Моя кошка больна смертью
Моя кошка умирает.
Слезы кончились, нам скучно
Мы устали ждать финала.
Слишком долго мы любили,
Чтобы все еще любить...
Г.Самойлов "Кошка"

Вторник... Чертов день, ненавижу календари! Я с бешеной злобой оторвала очередной листок и в этот момент случайно увидела в зеркале свое лицо. На меня глядела глазами полными ненависти ко всему сущему 17-летняя девчонка в клетчатой ковбойской рубашке с закатанными рукавами.
- Доброе утро, последний герой, - кивнула я ей. Девчонка ответила мне легким кивком головы.
По дороге в ванную меня поймал телефонный звонок. Очередная фирма "Рога и копыта" услужливо предлагала мне съездить в Турцию всего за 2999 долларов. Я клятвенно обещала им, что если соберусь в Турцию, то непременно воспользуюсь именно их услугами. Мы полюбовно распрощались, и я побежала варить кофе. Делать это на старой электрической плитке крайне затруднительно: кофе упорно не хотел закипать и даже не делал никаких попыток, но когда я все же отвернулась на секунду, он с радостным шипением вырвался наружу из жезве, образовав на плитке живописную лужицу. Я грязно выругалась на коварный напиток и дала себе слово вечером все отмыть - сейчас времени уже не было.
В девять, как мы и договаривались, позвонил Вадим. Он только что закончил работу над очередным шедевром из серии "Негры ночью грузят уголь" (дальше создания копии Черного Квадрата он так и не пошел) и теперь звал меня и Ольгу, желая услышать очередную порцию комплиментов. Похвалы были его наркотиком. Жесткая критика угнтала его: любое, даже самое мелкое, замечание он воспринимал в штыки, называл "обидчика" безмозглым кретином и порывал с ним всяческие отношения. Удивительно, как ему удавалось при этом сохранить некоторое количество друзей. Видимо, все они были либо как я, настроены пофигистически-либерально, либо как Ольга, питали тайную или явную страсть к самому Вадиму. В карман черного пальто были помещены пятнадцать рублей наличными, плеер с кассетой, состоящей из лично мною подобранных песен, и ключи. Черези десять минут я уже шагала по Садовому кольцу в направлении дома Вадима.

Мрачный Кипеловский вокал: "Для миллионов ты невиновен, мой же отец Сатана" сменился еще менее жизнерадостным Самойловским:

Мой Святой Отец, мне уже конец
Моя вечность умрет на огне.
Я уже лечу, я тебе кричу,
Как я был на войне...
В те суровые дни нам уснуть не давал
Трижды русский восточный фронт,
Видел ты, знаешь сам, в своих помыслах чист
Я ушел защищать фатерлянд...

Вадим жил в центре Москвы, недалеко от меня, в том самом знаменитом Булгаковском доме, правда, в соседнем подъезде, по поводу чего страшно сокрушался. Его голубой в темно-синюю крапинку мечтой было переехать в злополучную квартиру № 50. Когды ма напоминали ему о судьбе Берлиоза и Лиходеева, Вадим только пожимал плечами и многозначительно говорил: "А вдруг?..".
Дверь его квартиры была разрисована, как определял сам автор, в стиле "пост-модернистская эклектика". Чем определялся этот стиль Вадим так и не смог вразумительно объяснить, заставив тем самым нас считать себя ущербными людьми, не способными воспринимать высокое искусство.

Вадим открыл мне дверь в черном китайском халате с желтым вышитым драконом. Не говоря ни слова, он потащил меня за руку в "мастерскую" и поставил перед мольбертом.
- Теперь закрой глаза, - радостно закричал он.
Я повиновалась.
- Открывай, - скомандовал Вадим.
Моему взгляду предстало ярко-синее полотно, на котором были изображены две протянутые друг к другу оранжевые руки.
Я несколько минут помолчала. Вадим выжидающе смотрел на меня.
- Хм... Ну и как это... называется?
- Измена! - ответил Вадик, глядя на картину глазами счастливого отца, выходящего из роддома.
- Измена?!! А почему? - я чувствовала, что даже моей логики недостаточно, чтобы понять грандиозность этого замысла.
- Ну как же ты не видишь! - яростно жестикулировал Вадим, - на одной руке обручальное кольцо, рука явно мужская. А вторая женская - на ней маникюр. Значит, это мужчина с любовницей. Синий фон - значит дело происходит вечером или даже ночью...
- Стоп, - прервала я его тираду, - во-первых, руки абсолютно одинаковы, что "мужская", что "женская". У меня вот, например, тоже нет маникюра. Во-вторых, почему это не может быть его знакомая, а не любовница. Я здесь вижу только рукопожатие. Или это уже измена? А потом, почему его жена должна всегда носить кольцо? Может она его сняла, а рука, тем не менее, ее?
Вадим был подавлен. Он молчал минуты две, наконец бросил на меня горький взгляд и накрыл картину тканью. Я почувствовала себя неловко.
- Вадик, ну не надо так. Ну, не удалось - что поделаешь. Просто... идеи не хватает. Помнишь, у тебя ведь была прекрасная "Крыса в блюдце с вишневым варьеньем"? Ее брали на выставку в ЦДХ. Ну, подумаешь - одна неудача...
- Ты ничего не понимаешь! - злобно воскликнул Вадим. Это гениальная работа! Лет через сорок ее повесят в музее, вместо твого Сальвадора Дали. И люди толпами пойдут смотреть на нее. Они будут отдавать последние деньги, лишь бы...
- Хорошо, хорошо, - поспешила согласиться я, - может, лучше попьем кофе?
Но в этот момент в дверь позвонили. В квартиру впорхнула Ольга, принося с собой вечно хорошее настроение, аромат французских духов и все городские новости. Мне она кивнула, Вадима радостно чмокнула в щеку. Они скрылись в мастерской, и через секунд десять оттуда донеслись ее радостные возгласы:
- Ой, Вадичек, какая прелесть! Нет, ну я же знаю, что ты гений! Как она называется? "Измена"? Ах, ну точно! Какие чудесные краски, какое сочетание... Вадик, ты непременно должен будешь нарисовать мой портрет!..

Я решила дождаться их на кухне. Когда я до нее добралась, выяснилось, что у Вадима уже был гость. Он сидел за столом у окна с бокалом красного вина. На столе стояла бутылка Cabernet.
- Ну как Вам "Измена"? - он саркастически улыбнулся.
- По-моему, ужасно.
- По-моему, тоже, - усмехнулся он, - вина?
Я кивнула и села напротив него. Гость был несомненно красив, даже на мой чрезвычайно требовательный вкус. Очень красивые правильные черты лица, темные глаза, эффектная улыбка, черные, достаточно длинные волосы - во всем его облике было что-то инфернальное.
Он протянул мне бокал.
- За знакомство, - обезоруживающе улыбнулся незнакомец.
Я молча выпила вино, показавшееся мне на вкус гораздо более изысканным, нежели о том свидетельствовала этикетка. Надо было как-то начать разговор.
- Вы давно знаете Вадима? - глупый вопрос, но ничего другое в голову не шло.
- О да, уже примерно, - незнакомец вытащил из кармана позолоченные часы на длинной цепочке, - пятнадцать минут.
Докатились, Вадик уже тащит в дом всех, кого попало. На сей раз, признаюсь, я не сильно жалела о рассеяности художника-самоучки. - Вы, наверное, пришли за картинами? Вы тоже художник?
- В некотором роде, да, - он усмехнулся, - наверное настолько же, насколько и Вы.
- Но я абсолютно не умею рисовать.
- Неужели, а что же Вы тогда делали вчера вечером на крыше?
Мне даже не показалось странным в ту минуту, что появился странный свидетель моих ежедневных вечерних прогулок на крыше.
- Я... смотрела на Москву.
- И только?
- Наверное... да... смотрела на Москву.
Он медлено встал, обошел стол кругом, взял меня за руку и бережно подвел к окну.
- Вы рисовали... рисовали Москву, рисовали полет, ночь, звезды, Маргариту, рисовали утро, рассвет, Светлого Мастера, Вы рисовали всадников, Азазелло, Фагота, мальчика-пажа, рисовали...
Я тихо прошептала:
- А Вы у меня получились иначе, - и склонилась перед Ним в поклоне. Мессир провел рукой по моим волосам с какой-то безраздельной тоской и нежностью и спросил:
- Так что, летим?

А что было дальше... Какая, впрочем, разница. Главное, что домой я ни в тот, ни в один из других вечеров так и не вернулась. А город продолжал жить своей размеренной столичной жизнью, ничуть не обращая внимания на то, что в парке на Патриарших прудах расцвела белая сирень.

(c) Alraune, 2002-20.05.2003