Когда Альрауне снова вернулась в дом на Рейн, посвященный св. Непомуку, тайному советнику тен-Бринкену пошел семьдесят шестой год. Но об этом знал только календарь: сам он был крепок, бодр и никогда ничем не болел. Ему было тепло и уютно в старой деревне, которую готов был схватить все более растущий и простиравший свои щупальца город: он был точно упрямый паук в крепкой паутине своей власти, простиравшейся во все концы света. Он испытывал своего рода радость при мысли о возвращении Альрауне, ждал ее, точно желанную игрушку для капризов своих, а вместе с тем и как приманку, которая завлечет в его паутину много глупых мух и бабочек.
Приехала Альрауне, и старику показалось, что она совсем не изменилась, осталась все тем же ребенком. Он долго смотрел на нее, когда она сидела перед ним в библиотеке, и не находил ничего, чтобы ему напоминало об ее отце или о матери. Молоденькая девушка была небольшого роста, изящная, грациозная, с худою грудью и слабо развитой фигурой. Она напоминала мальчика своими торопливыми, немного угловатыми движениями. У него мелькнула мысль: куколка. Но нет, головка ее совсем не голова куклы. На лице слегка выделялись скулы, тонкие и бледные губы покрывали собою ряд мелких зубов. Волосы спадали пышными локонами, однако не рыжие, как у матери, а тяжелые, темно-каштановые. "Как у фрау Гонтрам",- подумал тайный советник, и мысль эта понравилась, точно воспоминание о доме, в котором было задумано создание Альрауне. Он посмотрел на нее, сидевшую перед ним молча, разглядывал критически, точно картину, высматривал, рылся в воспоминаниях...
Да, ее глаза! Они широко раскрывались под дерзкими, тонкими чертами бровей, отделявшими узкий лоб, они смотрели холодно и насмешливо, но в то же время и мягко и мечтательно. Травянисто-зеленые, жестко-стальные, как у племянника его, Франка Брауна.
Профессор выпятил широкую нижнюю губу, эта мысль ему не понравилась, но в то же время он пожал плечами - почему же и Франку, который придумал ее, не иметь в ней своей доли?
Это было дорого куплено: много миллионов принесла эта тихая девушка...
У тебя большие глаза,- сказал он. Она кивнула головой.
Он продолжал: - И красивые волосы. Такие волосы были у матери Вольфа.
Альрауне сказала:
- Я их обрежу.
Тайный советник вспылил:
- Ты не сделаешь этого! Слышишь?
Но когда она сошла к ужину, волосы были уже острижены. Она была похожа на пажа - вокруг мальчишеской головы спадали мягкие локоны.
- Где твои волосы? - закричал он.
Она спокойно ответила:
- Вот.
Она принесла с собой большую коробку, в ней лежали блестящие длинные пряди.
Он начал опять:
- Зачем ты их обрезала? Не потому ли, что я это тебе запретил. Из упрямства?
Альрауне улыбнулась:
- Вовсе нет. Я бы и так это сделала.
- Зачем же? - не унимался профессор.
Она взяла коробку и вынула волосы, семь длинных прядей; каждая была завязана тонким шнурком, а на каждом шнурке висело по маленькой карточке. Семь имен было на семи карточках: Эмма, Маргарита, Луизон, Эвелина, Анна, Мод и Андрэа.
- Это твои подруги? - спросил тайный советник.- И ты, глупая девочка, обрезала волосы, чтобы послать им сувениры?! Он рассердился. Эта неожиданная сентиментальность подростка ему не понравилась, он считал девушку гораздо более зрелой и трезвой.
Она широко раскрыла глаза.
- Нет,- ответила она.- Мне они все безразличны. Только затем...
Она запнулась.
- Зачем? - настаивал профессор.
- Только затем... только затем, чтобы они и себе обрезали волосы.
- Что? - спросил старик.
Альрауне расхохоталась.
- Чтобы они тоже обрезали волосы. Совершенно обрезали! Еще больше, чем я. Совсем коротко. Я им напишу, чтобы они совсем остриглись, и они это сделают.
- Ну, такими глупыми они, наверное, не будут,- заметил он.
- Нет, будут! - воскликнула она.- Они это сделают. Я сказала, что мы все острижемся, и они обещали, если я сделаю это первая. Но я совсем позабыла и вспомнила только тогда, когда ты заговорил о моих волосах.
Тайный советник рассмеялся:
- Они обещали, мало ли что обещаешь, но они не сделают этого: ты останешься в дурах.
Она встала со стула и подошла вплотную к профессору.
- Нет,- хрипло прошептала она,- они это сделают. Они знают все превосходно, что я им вырву все волосы, если они этого не сделают. А они, они боятся меня, даже когда я не с ними.- Взволнованная, слегка дрожа, стояла она перед ним.
- Ты так уверена, что они это сделают? - спросил он ее.
И она ответила с самоуверенной гордостью:
- Иначе быть не может.
Он заразился тотчас же этой самоуверенностью и больше не удивлялся.
- Зачем тебе это нужно? - спросил он.
В одно мгновение она вся преобразилась. Все странное вдруг исчезло, она снова предстала перед ним капризным, упрямым ребенком.
- Да, да,- засмеялась она, и ее маленькие ручки погладили пышные пряди волос.- Да, да. Видишь, в чем дело: мне было тяжело с волосами, у меня иногда болела голова. И кроме того, мне очень идут короткие локоны, я это знаю. А их они будут уродовать, точно обезьяны будут они там, в первом классе мадемуазель де Винтелен. И будут все выть, все эти дуры, а мадемуазель де Винтелен будет ругаться, а новая мисс и классная дама побелеют от злости.
Она захлопала в ладоши и громко, весело рассмеялась.
- Ты мне поможешь? - спросила она.- Как их запаковать? Тайный советник ответил:
- Поодиночке. Заказной бандеролью.
Она кивнула головой: "Хорошо, хорошо".
За столом она начала рассказывать ему, как будут выглядеть девочки без волос. Высокая, стройная Эвелина Клиффорд с гладкими белокурыми волосами и толстушка Луизон, которая носит высокую прическу. И две графини Роденберг, Анна и Андрэа,- их длинные кудри вьются вокруг хорошеньких личиков.
- Все остригутся,- засмеялась она,- они будут похожи на морских котов, над ними все будут смеяться.
Они пошли в библиотеку. Тайный советник помог ей уложить волосы, дал ей коробки, бечевку, сургуч, почтовые марки. Закурил сигару, изжевал кончик ее, смотрел, как она пишет письма.
Семь писем к семи девушкам в Спа. На конверте старинный герб тен-Бринкенов: наверху Иоганн Непомук, а внизу серебристая цапля, борющаяся со змеей. Цапля - эмблема тен-Бринкенов.
Он посмотрел на нее, и по его старой коже пробежали мурашки. Проснулись острые воспоминания, сластолюбивые мысли о подростках, мальчиках и девочках...
Она, Альрауне,- и мальчик и девочка в одно и то же время. По его толстым губам потекла слюна, увлажняя черную гавану. Он опять посмотрел на нее жадным, дрожащим взглядом. И он понял в одну минуту, что влечет людей к этому странному маленькому созданию. Они точно рыбы, которые плывут на приманку и не видят крючка, он же хорошо видит острый крючок и думает, как бы ему его избегнуть и все-таки съесть лакомый кусок.

Вольф Гонтрам служил в городской конторе тайного советника. Его приемный отец взял его из гимназии и поместил волонтером в один из крупных банков. Вольф забыл там, чему с трудом научился в школе, и пошел своей дорогой, делая все, что от него требовали. Потом, когда окончилось время учения, он поступил в контору тайного советника, которую тот называл своим "секретариатом".
Это было странное учреждение, этот секретариат его превосходительства. Заведовал им Карл Монен, доктор четырех факультетов. Его старый патрон был им доволен. Он все еще не женился, но имел много знакомств и завязывал новые. Но все они не вели ни к чему. Волос у него давно уже не было, но он остался по-прежнему чутким: он всюду что-нибудь чуял - жену для себя, дела для тайного советника.
Двое молодых людей вели книги и корреспонденцию. В конторе была особая комната с дощечкой: юрисконсульство. Здесь советник юстиции Гонтрам и Манассе, все еще не достигший этого звания, сидели по утрам. Они вели процессы тайного советника, которые росли изо дня в день: Манассе - наиболее верные, оканчивавшиеся постоянно выигрышем, а старый советник юстиции - безнадежные: он постоянно откладывал их и в конце концов приводил к желанному результату.
Доктор Монен тоже имел отдельную комнату; вместе с ним сидел Вольф Гонтрам, которому он протежировал и которого старался образовывать на свой лад. Этот Монен знал много, едва ли меньше маленького Манассе, но никогда его познания ни в чем не соприкасались с его личностью. Он никогда не умел применять их на деле. Он собирал все эти познания, точно мальчик коллекцию почтовых марок,- только потому, что их собирают и его сверстники. Они лежали где-то в каком-то ящике, он о них не заботился; только когда кто-нибудь выражал желание видеть редкую марку, он вынимал альбом и раскрывал его: "Вот саксонская, три гроша, красная".
Его что-то влекло к Вольфу Гонтраму. Быть может, то были большие черные глаза, которые он когда-то любил, когда они еще принадлежали его матери,- любил, как мог любить он и как любил сотни других. Чем отдаленнее были отношения, которые он имел с какой-либо женщиной, тем значительнее казались они ему. Он считал себя теперь интимным советником этой женщины, хотя на самом деле он никогда не отваживался даже поцеловать ей руку. К тому же молодой Гонтрам так доверчиво выслушивал все его любовные приключения, не сомневался ни на секунду в его геройских подвигах и видел в нем величайшего ловеласа, которым ему так хотелось самому сделаться.
Доктор Монен одевал его, учил завязывать галстук, давал ему книги, брал его с собой в театр и на концерты, чтобы постоянно иметь благодарного слушателя для своей болтовни. Он считал себя светским человеком - и такого же хотел сделать из Вольфа Гонтрама.
Нельзя отрицать того, что ему одному Вольф был обязан всем тем, чем он стал. Ему нужен был такой учитель, который не требовал ничего и постоянно только давал, день за днем, почти каждую минуту, который воспитывал его совершенно для него незаметно,- и жизнь пробуждалась в Вольфе Гонтраме.
Он был красив, это видел и знал весь город. Один только Карл Монен не замечал этого: для него мысль о красоте была возможна лишь в тесной связи с какой-нибудь юбкой. И ему казалось красивым все то, что носило длинные волосы, ничего больше. Но другие видели это. Когда Вольф был еще в гимназии, старики оборачивались, глядя ему вслед. Теперь зато следом за ним устремлялись взгляды из-под вуалей и из-под больших шляп, глаза красивых женщин.
- Что-нибудь да выйдет,- проворчал маленький Манассе, сидя с советником юстиции и его сыном в концертном саду.- Если она не отвернется, клянусь честью, у нее заболит скоро шея.
- У кого? - спросил советник юстиции.
- У кого? Да у ее королевского высочества,- воскликнул адвокат.- Посмотрите-ка, коллега, уже с полчаса она смотрит, не отрываясь, на вашего сына. Шею скоро себе свернет.
- Ах, оставьте ее,- равнодушно заметил советник юстиции. Но маленький Манассе не унимался. - Сядь-ка сюда, Вольф! - сказал он.
Молодой человек повиновался и сел рядом с ним, повернувшись спиной к принцессе.
Ах, эта красота пугала маленького адвоката - как у его матери, казалось ему, он видит позади него маску смерти. Это мучило его, терзало, он почти ненавидел этого мальчика так же, как когда-то любил его мать. Ненависть эта была какой-то странной, точно кошмар, точно горячее желание, чтобы судьба молодого Гонтрама свершилась скорее,- все равно она должна неминуемо разразиться над его головой, так лучше сегодня, чем завтра. Адвокату казалось, что это принесло бы ему избавление, но тем не менее он делал все, лишь бы отсрочить его, помогал во всем, в чем только мог, молодому человеку, поддерживал его словами и делом.
Когда его превосходительство тен-Бринкен украл капитал приемного сына, он был вне себя.
- Вы болван, вы идиот,- обрушился он на советника юстиции и чуть не вцепился в него, точно его покойная собачка Циклоп.
Он рассказал отцу со всеми подробностями, как нагло надули его сына. Тайный советник взял себе виноградники и участки земли, которые Вольф получил по наследству от тетки, и заплатил за них ничтожную сумму денег. А ведь он открыл там целых три источника минеральной воды и теперь их эксплуатировал.
- Ведь нам никогда бы это и в голову не пришло,- спокойно возразил советник юстиции.
Маленький Манассе плюнул с досады. Не все ли равно? Земля стоит сейчас вшестеро больше. А то, что заплатил старый мошенник, он все почти засчитал за его содержание. Это уже прямо свинство...
Но это не произвело никакого впечатления на советника юстиции. Он был добр, настолько добр, что видел в каждом человеке лишь хорошие стороны. В самых жестоких преступниках он умел находить частицу доброго чувства. Он был от души благодарен тайному советнику, что он поместил мальчика в своем секретариате, и говорил постоянно о том, что профессор обещал ему не позабыть Вольфа в своем завещании.
- Профессор? - Адвокат побагровел от скрытого негодования. "Ни гроша не оставит он мальчику!" Но советник юстиции закончил спор:
- Да, впрочем, ведь ни одному Гонтраму никогда не было плохо.
До некоторой степени он был действительно прав.

С тех пор как вернулась Альрауне, Вольф каждый вечер ездил верхом в Лендених. Доктор Монен достал ему лошадь у своего друга ротмистра графа фон Герольдингена. Ментор заставил своего ученика учиться танцам и фехтованию.
- Это должен уметь каждый светский человек,- заявил он и начал рассказывать о победных поединках и неотразимых успехах на балах, хотя сам он никогда не садился на лошадь, никогда не дрался на дуэли и едва мог танцевать старомодную польку.
Вольф Гонтрам отводил графскую лошадь в стойло и шел по двору в господский дом. Он привозил с собой розу, никогда больше одной, как его учил доктор Монен, но всегда самую лучшую во всем городе.
Альрауне тен-Бринкен брала его розу и начинала медленно ощипывать ее. Так бывало каждый вечер. Она обрывала лепестки, складывала их и хлопала о лоб и щеки. Это был знак особого расположения к нему.
Большего он даже и не требовал. Он мечтал только, но мечты его не облекались даже в форму желаний, они только витали где-то в воздухе и наполняли собою старинные комнаты.
Как тень, ходил Вольф Гонтрам за стройным существом, которое он любил.
Она называла его Вельфхеном, как еще в детстве.
- Потому что ты, как большая собака,- говорила она,- такое же, хотя и глупое, но верное животное. Черная, косматая, с большими мечтательными глазами. Только поэтому. Только потому, что ты ни к чему другому не способен, кроме как ходить за мною по пятам.
Она заставляла его ложиться на пол перед ее креслом и ставила свою ножку к нему на грудь. Гладила его по щекам своими крохотными лаковыми туфельками, сбрасывала их и давала целовать ему пальцы ног.
- Целуй же, целуй,- смеялась она.
И он целовал тонкий шелковый чулок, облегавший ее стройную ножку.

Тайный советник с кислой улыбкой смотрел на молодого Гонтрама. Он был столь же уродлив, сколько Гонтрам красив,- он это знал. Он не боялся, что Альрауне влюбится в него, ему просто были не по душе эти ежедневные визиты.
- Ему не за чем таскаться сюда каждый вечер,- ворчал он.
- Нет, я хочу,- заявила Альрауне, и Вольф приезжал каждый вечер.
Профессор думал: "Пусть будет так, глотай же крючок, дорогой мой".
Альрауне была полновластной госпожой поместья тен-Бринкен, стала ею с первого дня, как вернулась из пансиона. Она была госпожой - и оставалась все же чужою: оставалась "втирушей", не срослась с этой древней землею, не имела ничего общего с тем, что дышало здесь и пускало здесь свои корни. Прислуга, кучер и садовник называли ее "фрейлейн". Так же обращались к ней и крестьяне. Они говорили: вот идет фрейлейн, и говорили о ней, точно о какой-нибудь гостье. Вольфа же Гонтрама они называли "молодой барин".
Умный профессор замечал это, но ему это даже нравилось. "Люди замечают, что в ней есть нечто особенное,- писал он в своей кожаной книге.- Даже животные это видят".
Животные - лошади и собаки. И красивый козел, бегавший по саду, и даже маленькие белки, прыгавшие по ветвям и сучьям деревьев. Вольф Гонтрам был их приятелем, они поднимали головы, подходили к нему совсем близко, но зато всегда старались уйти, как только замечали Альрауне. "Только на людей простирается ее влияние,- думал профессор,- животные иммунны". Крестьян и прислугу он тоже причислял к животным. "У них тот же здоровый инстинкт, то же невольное отвращение, своего рода страх. Она может быть довольна, что родилась теперь, а не пятьсот лет назад: ее бы через месяц прозвали ведьмой, и епископ сделал бы из нее себе вкусное жаркое". Эта антипатия прислуг и животных приводила старика в такой же восторг, как и странное обаяние, которое она оказывала на людей высшего круга. Он отмечал все новые и новые факты такой привязанности и такой ненависти. Хотя и с той и с другой стороны бывали исключения.
Из заметок тайного советника явствует, что он был убежден в наличии у Альрауне какого-то особого свойства, способного оказывать вполне определенное влияние на окружающих. Этим объясняется то, что профессор старался собирать все факты, которые были способны подтвердить эту гипотезу. Правда, благодаря этому жизнеописание Альрауне, составленное ее "создателем", было не столько сообщением о том, что она делала, сколько скорее перечислением того, что делали другие под ее влиянием: лишь в поступках людей, соприкасавшихся с нею, отражалась жизнь Альрауне. Она казалась тайному советнику своего рода фантомом, призрачным существом, которое не может жить в себе самом, тенью, излучающей вокруг себя ультрафиолетовые лучи и воплощающейся в том, что происходит вокруг. Он до такой степени ухватился за эту мысль, что по временам не верил, что перед ним человек: ему казалось, будто он говорит с каким-то нереальным созданием, которое он лишь воплотил в кровь и плоть, с бескровной, безжизненной куклой, на которую он надел маску жизни. Это льстило его старому тщеславию: ведь только он был конечной причиной всего того, что свершилось благодаря и через Альрауне.
Он наряжал свою куколку с каждым днем все красивее и красивее. Он передал ей бразды правления, подчинялся сам не меньше других ее капризам и желаниям. С той только разницей, что он воображал, будто на самом деле властвует он, что в конечном итоге лишь его воля проявляется чрез посредство Альрауне.